Не для того, чтоб смерть отсрочить,
Но чтобы правду знать могли.
А после делай что захочешь:
Простить вели, казнить вели.
Все волен так и так решать ты,
Так отложи же до утра... –
На минарете уж глашатай,
В аулы скачут нукера.
По узким улочкам картинно,
Как будто каждый тоже хан,
И по кривым идут тропинкам
Старейшины на годекан.
IX
Зеваки – кто на плоских крышах,
Кто на балконах – смотрят вниз.
Иные, кто хотел повыше,
И на деревья забрались.
А листья все уже опали,
Уже ручьи изнемогли,
Уж холоднее серой стали
На горы тучи возлегли.
Уже осенние туманы
Сквозь арки клочьями летят,
В ворота лезут как бараны,
Цепляют камни у оград.
При всем собравшемся народе,
Почтенно к хану обратясь,
Хочбар достойно речь заводит,
Как будто сам он тоже князь.
Сперва он рассказал недлинно
О трудной жизни, о судьбе
И о семье своей старинной,
И вместе с этим о себе.
Он рассказал, на хана глядя
Глазами горца, не раба,
О гордых узденях Гидатля,
Что за горами Кахиба.
Поведал он о битвах жарких,
И, сняв рубаху, – на, гляди! –
Он обнажил рубцы и шрамы –
Следы кинжалов на груди.
Все на груди они, не сзади,
Спины врагу он не казал.
И, наконец, чего же ради
Пришел к Нуцалу, рассказал.
– Мне не страшны кинжал и пуля,
Погибну, честь не уроня,
О вольных, мирных днях аула
Одна забота у меня.
За то, что дочь его доставлю
Я в Темир-Хан-Шуру, Нуцал
Аулу нашему Гидатлю
Покой навеки обещал.
На что ж, беря поводья в руки,
Была надежда? На народ
На то, что здесь, в Кази-Кумухе,
Живут мужчины, а не сброд.
Я знал, что горцы здесь по праву
В папахах ходят и усах,
Я знал, что честь, любовь и славу
Не взвешивают на весах.
Я знал, что здесь, в орлином месте,
Людьми хранимы с древних пор
Мужская доблесть, слово чести –
Превыше дагестанских гор.
Я был один, а вас не меньше,
Пожалуй, целого полка.
Судите люди: против женщин
Кумухцы бросили войска.