Рыдают, плачут и стенают
Нуцал и вся его родня.
Поленья яростно пылают,
Слабеет голос из огня:
– Запомнят люди все, что было,
И все положат на весы.
Еще огнем не опалило
Мне гидатлинские усы.
Терзайтесь, плачьте, рвите груди,
Меня забвенью не предать,
Пока в горах не псы, а люди,
Пока стоит аул Гидатль!
И ничего не слышно боле.
Все онемели. Все стоят
Но вдруг хватились поневоле –
Нигде не видно Саадат.
А Саадат бежать пустилась,
Скала и пропасть впереди.
На миг она остановилась,
Скрестила руки на груди.
Что силы есть рванула платье,
Сверкнула груди белизна.
В тяжелых каменных объятьях
Навеки замерла она.
* * *
Мой Дагестан! Начал начало.
Того, что было не иначь.
С утра полдня зурна звучала.
С обеда начинался плач.
Полжизни – пляска и веселье,
Полжизни – сабли острие.
Твоя история пред всеми,
Тьма и величие ее.
Горели горные аулы,
Горели в мире города.
Хочбары, жены – все минуло,
Народ не сгинет никогда.
Не минут свадьбы, песни в поле,
Не минет древняя молва,
Не минут мужество и воля,
Не минут давние слова:
«Запомнят люди все, что было,
И все положат на весы.
Еще огнем не опалило
Мне дагестанские усы.
Терзайтесь, плачьте, рвите груди,
Меня забвенью не предать,
Пока в горах не псы, а люди,
Пока стоит аул Гидатль!»
Когда же рог, налив полнее,
Подносят мне, а я лишь гость,
Я повторяю, не робея,
Хочбара-гидатлинца тост.
Я говорю, поскольку спрошен,
Негромким голосом глухим:
– Пусть будет хорошо хорошим,
Пусть плохо будет всем плохим.
Пусть час рожденья проклиная,
Скрипя зубами в маете,
Все подлецы и негодяи
Умрут от болей в животе.
Пусть в сакле, в доме и в квартире
Настигнет кара подлеца,
Чтоб не осталось в целом мире
Ни труса больше, ни лжеца!