Неспетая песня… В далекой стране
На празднике юности двадцатилетней
Впервые ты в сердце явилась ко мне
Затем, может быть, чтоб назваться последней.
Терзаемый мукой твоей по ночам,
Я в бары стремился, чтоб стало мне легче,
Где гейши с бездонной печалью в очах
Холодные руки мне клали на плечи.
Я помню, как голос мой нервно дрожал,
Когда за любовную ласку несмело
Я трогал, как будто бы кончик ножа,
Горячей ладонью продажное тело.
И думал о том, что у нас бы она
Известной артисткой, наверное, стала…
А здесь одиноко стоит у окна
И комкает пальцами край одеяла.
Я видел прозрачные слезы ее,
Которые падали в вазу с цветами…
И в это мгновение сердце мое
В груди бушевало, как будто цунами.
У каждого радость своя и тоска…
Хотя и не знала она Хиросимы,
Но жизнь этой гейши в объятьях греха
Была до безумия невыносима.
В своем мьюзик-холле уже никогда
Она не узнает любви неподкупной
И красный фонарь, словно злая звезда,
Ее мимолетную юность погубит.
… Потом, по дороге домой, на два дня
Я вдруг задержался в отеле Бангкока,
Что встретил неоновым светом меня
И липким соблазном зашторенных окон.
Я помню в каком-то ночном кабаке
Красотку раскосую из Таиланда,
Она демонстрировала налегке
Все прелести странного в мире таланта.
Снимая одежду одну за другой,
Как будто с цветка лепестки обрывая,
И музыке в такт извиваясь змеей,
Осталась она совершенно нагая.
Но плечи худые дрожали слегка,
Как те лепестки, унесенные ветром
Подальше от тоненького стебелька,
Который от зноя умрет незаметно.
Похабные выкрики, словно плевки,
Летели в ее обнаженное тело,
Но ярких одежек своих лепестки
Поднять все равно бы она не посмела.
Стояла, сверкая своей наготой,
Среди похотливых звериных улыбок.
И острый осколок души ледяной
Впивался в меня, придавив, будто глыба.
Всю ночь по ушным перепонкам стучал
Ударник, нанюхавшийся кокаина,
И билось в висках: ча-ча-ча, ча-ча-ча!..
А в сердце — пронзительный крик журавлиный.
На землю меня возвратил он с небес,
А, может быть, — в рай из угарного ада…
Глаза я открыл — милый образ исчез,
Моряк из Техаса сидел со мной рядом.
Он виски потягивал, как лимонад,
На голых смуглянок взирая с ухмылкой,
И был одному только искренне рад,
Когда приносили другую бутылку.
В Сайгоне, В Сеуле, у черта в зубах —
Везде воевал, а не ранен ни разу…
И спьяну признался, что это — судьба,
Хотя он не может терпеть желтомазых.