IV
Как штык солдатский, засверкало утро
И солнце показалось из-за гор,
Когда гонец примчал из Петербурга
Приказ царя о штурме Ахульго.
Последний бой… На вражеских знаменах
Нахохлились двуглавые орлы.
Но барабанный стук неугомонный
Внезапно оборвался у скалы.
Ахбердилав, как будто барс поджарый,
Добычу терпеливо подстерег
И голову врага одним ударом
Отсек его безжалостный клинок.
На землю, крепко палочки сжимая,
Свалился обезглавленный шайтан…
И покатился, глухо громыхая,
Его осиротевший барабан.
Споткнулся штурм, как конь, на полдороге
И медленно попятился назад.
Полковник Пулло тотчас же в тревоге
Поднес трубу подзорную к глазам.
Солдата обезглавленное тело
Покоилось, как прежде, под скалой…
Каким недобрым ветром оголтелым
Его в края чужие занесло?
Какое ему дело до аулов,
Что стиснуты в объятиях вершин,
Когда под Вязьмой или же под Тулой
Его село просторное лежит?
Где немощная мать до резкой боли
В пустую даль глядит из-под руки
И причитает горестно: — Соколик,
Неужто сочтены твои деньки?
Но он лежит, ответить ей не в силах,
Беспомощные крылья распластав.
И имя материнское застыло
На искаженных мукою устах.
А рядом с ним валяется папаха
Лихого изо всех лихих рубак,
Который умер с именем Аллаха
На искаженных яростью губах.
Лишь барабан по склону, громыхая,
Бессмысленно несется наугад,
Как будто обвиненье предъявляет
Затеявшим кровавый этот ад.
Кто виноват?.. Грядущее рассудит
И все поставит на свои места.
Оно не терпит сказанного всуе,
А к истине дорога непроста.
V
Уже сгустились сумерки, и бой
Оглох, окаменел, лишился зренья…
Казалось, что он замер сам собой
И тишиной прикинулся на время.
Мюриды уцелевшие взошли
На высший пик аварской цитадели,
Где наскоро убитых погребли
И шепотом «ла иллаха» запели.
Но поклялись, что все они умрут,
Не примирившись с кровными врагами…
Свободной птицей билось на ветру
Зеленое простреленное знамя.
Три месяца минуло с той поры,
Как началось великое сраженье,
Три чуда небывалых сотворив,
Достойных и доныне поклоненья.