III
Ни сокола не видно, ни орла —
На Ахульго им гнезд не вить отныне.
Угрюмая вершина замерла,
Напоминая обликом пустыню.
Безмолвствуют и звезды, и луна,
И Бог молчит в объятиях Вселенной.
Оглох пандур7, и звонкая зурна
Умолкла в обезлюдевших селеньях.
Молчит Шамиль с тревогою в очах.
Сидят вокруг безмолвные джигиты.
И даже дети малые молчат,
Забыв свои проказы и обиды.
В тугих ножнах безмолвствуют клинки,
И пули мирно спят в трофейных ружьях…
Но вдруг во тьме послышались шаги,
Всеобщее молчание нарушив.
— Салам тебе, имам, — воскликнул тот,
Кто вынырнул как призрак из тумана, —
На помощь из Чечни к тебе идет
Ахбердилав, наиб твой долгожданный.
— Скажи, гонец, что нового в Чечне? —
Спросил Шамиль полуночного гостя. —
Какие слухи ходят обо мне?
Чего в них больше — веры или злости?
И, голову потупивши свою,
Ответил неожиданный посланник:
— Не о тебе толкуют в том краю,
Но только об Ахбердилаве славном.
Не о твоей чалме судачит край,
Но только об его стальном кинжале…
… И этими словами невзначай
Имама простодушного ужалил.
Шамиль был справедлив, но иногда
Он попадал в капкан наветов хватких.
И тут воскликнул: — Сталь моя тверда!
И в сердце, и в ножнах ее в достатке!
Доверчивый имам не мог понять,
Что и рожденный на вершине вольной
Способен раболепствовать и лгать
От глупости, от зависти тем боле.
Когда-нибудь такой же злой язык
Судьбу Хаджи-Мурата искорежит.
От сотворенья мира клеветник
Любовь и дружбу отравляет ложью.
Но нынче он не восторжествовал
И не нанес смертельного удара,
Поскольку речь его Шамиль прервал:
— Оставим эти женские хабары8.
Уже туман рассеялся густой
И горизонт запламенел кроваво.
И шепотом окликнул часовой
Идущего к костру Ахбердилава.
Но закричал наиб издалека:
— Пророк аварский, ассалам алейкум!
При помощи надежного клинка
Я на вершину отыскал лазейку.