…Подумать! Грамоте не обучали
Горянок старых – наших матерей,
Но в дни народной скорби и печали
Они предстали мудрецов мудрей.
О матери! Красавицы ущелий!
Достойно лик ваш не запечатлен,
Ни Рафаэли и ни Боттичелли
Не возвели горянок в сан мадонн.
Хоть ваши очи – два потока света
И благороден смуглых щек овал.
Нигде в музеях вашего портрета
Я не встречал… А где я не бывал!
Вам служат рамой горы снеговые.
Ваш колорит – рассвета колдовство.
О Моны Лизы наши, о Марии,
Вы ждете Леонардо своего!
Что знает мир большой о нашей маме,
Хоть скромных подвигов ее не счесть?
Какой художник
красками, словами
Ее опишет и воздаст ей честь?
Часть третья
КОЛОКОЛА ЗВОНЯТ О МАТЕРЯХ
«Сердце мое словно гора тревоги.
Бейте в колокола».
Так говорила мама
I
Мама! На душе – тяжелый гнет,
Жжет меня раскаянье и давит.
С каждым часом боль моя растет –
Никогда, наверно, не оставит.
Мама! В ночь мучительную ту
Я, твой сын, с тобою не был рядом.
Тщетно ты меня искала взглядом,
Уходя во тьму и немоту.
Облегчить твоих не смог я мук,
Долг последний свой не отдал маме
И не смыл горячими слезами
Стужи я с твоих усталых рук.
И не я в февральскую метель
Провожал тебя в твой путь прощальный:
Был тогда я на чужбине дальней,
От тебя за тридевять земель.
Уезжал, а ты сказала мне:
– Что ж, лети!.. Но к отчему порогу
Воротись, постранствовав немного…
В жизни, сын, почти как на войне:
Так же бьют они жестоко – пули,
И всех раньше – старых матерей…
Что ж, лети!.. Но прилетай скорей!
Помни, я скучаю о Расуле.
…На душе моей – жестокий гнет.
Сердце словно иглы искололи.
Ночь от ночи боль моя растет…
Ох, не дай вам бог подобной боли!
II
Вот так все это и случилось, мама.
Нет, оправдаться я и не берусь!
Февраль. Я – в Хиросиме, Фудзияма
Сверканьем льда похожа на Эльбрус.
Я – в городе, где на печальном сборе
Все горе мира ныне собралось,
Я – в Хиросиме, в эпицентре горя.
Тут смертью все пропитано насквозь.
Как все, и я знавал страданье тоже:
Оплакал братьев, хоронил отца.
Но боль ослабнет раньше или позже,
Лишь боли Хиросимы нет конца.