Ва алейкум ассалам, Мирзо!

Я был с ним в небольшом кишлаке в Гиссарской долине, откуда отправился он, сын таджикского плотника, в большой, сложный и удивительный мир труда, борьбы, поэзии. Об этом кишлаке еще юношей написал свою лирическую поэму.
Он сидел, окруженный белобородыми старцами, а из окон и дверей на него смотрели женщины с грудными детьми, а на крышах домов и на деревьях сидели босоногие мальчишки и кричали:
«Мирзо, Мирзо!» Но старики помахали им палками, не мешай, мол, нашей беседе. А в этих беседах слились дела аула и разных стран, мечты кишлаков и целых народов, события, происшедшие в их колхозе и большом мире, брызги ручейков и волны океанов, утренние песни и вечерние сказки.
Старики жили долго. Но Мирзо было о чем рассказать им, что вспомнить: поэт видел много. Когда-то он учился здесь у кишлачного муллы. «Палка у муллы была очень длинной и, где бы я ни сидел, доставала до моей головы», — рассказывал Мирзо.
В кишлачной школе мое внимание привлекла необычная географическая карта мира, сделанная самими школьниками. На карте кружочками обозначены города всех континентов, государства, где побывал их знаменитый земляк Мирзо Турсун-заде. Тут и города Азии, Африки, Америки, Европы, столицы разных государств.
Это не только карта путешествия, но и карта поэзии — мыслей, чувств, красок и музыки.
Известно, на больших дорогах одни теряют все, что имели, другие за счет потерянного приобретают новое, а третьи обогащаются новыми находками. На больших дорогах века Мирзо не потерял свою национальную тюбетейку, а напротив — бережно и гордо хранил ее везде. Поэтому люди, даже живущие вдали от его родины, относятся к нему с любовью.
Обычно бывает так: встретил человека, который стал тебе близким и родным, и хочется побывать у него на родине, в его доме, осмотреть все, к чему тот причастен. К Турсун-заде приезжают люди из разных кишлаков и из дальних стран.
Я был в Душанбе — столице Таджикистана, — в доме, где живет со своей большой семьей Мирзо Турсун-заде. Ему сейчас 57 лет. Это возраст зрелый.
В тот день, когда я был у него, в трех комнатах его дома сидело более пятидесяти человек из разных стран. В этом доме свои стихи читали и Назым Хикмет, и Николай Тихонов, и Ахмад Фаиз, и многие другие. Жаль, что в доме Мирзо нет книги для посетителей. Это была бы большая книга дружбы, любви и братства. Но у Мирзо есть сад.
В этом саду живут деревья, посаженные разными людьми. Их ростки — цветенье, а иногда увяданье, рассказывают о разных судьбах — печальных и радостных, больших и маленьких. Сам Мирзо считает, что дерево посадить, следить за его ростом, беречь его от невзгод и, наконец, сорвать с него плоды — это большое наслаждение и радость, и это все должен сделать человек сам, а если за него старается кто-нибудь другой — в этом радости мало.
Но садовник редко бывает дома. Из далеких краев он прислал поэму «Дорогая моя». В ней слиты — как кинжал в ножнах — два чувства: забота о родном очаге и о большом мире, любовь к подруге своей жизни и той неутомимой борьбе, которой он посвятил многие годы жизни. Сад у дома Мирзо просторней и шире, чем кажется. Он посадил дерево дружбы на Кубе в дни конференции Азии, Африки и Латинской Америки, и мы там вспоминали парк Садриддина Айни — учителя и наставника Мирзо, где вместе с Мирзо люди разных стран посадили свои деревья. Он посадил деревья дружбы на разных континентах, где побывал, и в этой его работе мне видится родство с его поэзией. В стране его поэзии выросли посаженные им большие деревья. Есть много известных имен, но часто, когда спрашивают, что же написали, создали эти поэты, трудно вспомнить названия их книг, словно они бездетны и у них нет книг. Когда же спрашивают, что вы написали, одни из них отвечают— «лирику», другие — «сатиру», третьи — «публицистику», а четвертые и то, и другое, и третье! Эти горы и реки без названий остались потому, что нет после них заметного следа в событиях жизни и в памяти людей. Это мосты, построенные там, где нет реки или где она высохла. Но бывают некоторые горы и реки, о которых можно рассказывать целые истории, потому что с ними связано незабываемое, памятное, большое.
Если так подойти к Мирзо Турсун-заде, то читателю нетрудно будет назвать его произведения, хотя это не толстые романы, популярные повести или пьесы, шедшие на сценах десятков и сотен театров. Он поэт, и он верен как своей земле, так и своей теме. В любых поворотах жизни и событий он ни на шаг не отступает от тех идей, на которые мобилизовал себя. Правда, как и у многих, эта цельность характера, цельность мышления, верность чувств у Мирзо выработалась не сразу.
Из биографии Мирзо Турсун-заде известно, что он, будучи еще мальчишкой, убежал из своего кишлака, и его приютили в детском доме. Так и в поэзии — в начале он прошел детский дом и был участником общего хора. Он писал торопливые очерки, короткосрочные повести, гладкие поэмы, либретто для опер, писал сам и соавторствовал. Он долго шел по пескам, пока не нашел своего источника, пока не нашел самого себя. Он был как рыба в искусственном пруду (у нас много поэтов развелось в таких прудах), но не сразу попал в бурное, широкое, многокрасочное море нашей поэзии. Да, Мирзо многих оглядывал, прежде чем заявить: «Я люблю девушку одну». Ему нужно было пройти большой мир, чтобы заявить всем: «Я с Востока». Да, он с Востока, Советского Востока, сын Таджикистана.
Многие поэты бывали за рубежом и привезли оттуда песни разных народов. Но «Индийские баллады» Мирзо Турсун-заде своей поэтичностью, своей болью, разбуженной страданиями народов и гордостью за свою родину, привлекли всеобщее внимание.
Как-то в столице Ливана, Бейруте, на конференции писателей Азии и Африки, когда Мирзо Турсун-заде говорил о героической борьбе Вьетнама против американских агрессоров, о страданиях многих миллионов народов Азии и Африки, представители некоторых стран начали обвинять нас: мол вы, советские писатели, разговор о литературе и культуре хотите превратить в политику. Тогда встал Мирзо — председатель Советского Комитета солидарности стран Азии и Африки и в то же время известный поэт. Он сказал: «Для меня искусство и политика неотделимы».
Да, Мирзо соединил лирику с государством. В этом и ценность его «Индийских баллад», написанных еще двадцать лет тому назад. В них сочетается поэтическая нежность с гражданским мужеством, человеческая боль с человеческой решимостью, просьба с клятвой, благодарность с проклятием, пожатие рук со сжатым кулаком — без этих двух крыл любви и гнева, радости и печали «Индийские баллады» не смогли бы совершить такого полета по всей планете.
Некоторые говорят: политические стихи — это дело конъюнктурщиков, такие стихи быстро забываются, они недолговечны, как костюмы, которые быстро изнашиваются и выбрасываются. Да, так бывает с торопливым восторгом по тому или иному поводу. Но когда в политических стихах выражено глубокое авторское волнение, национальные черты его поэзии, философское осмысливание виденного — тогда они становятся необходимыми, вечными. Так было с двумя циклами «Индийских баллад», с книгой стихов «Голос Азии», с поэмами «Хасан Арбакеш», «Дорогая моя» и многими другими. Одно поколение читателей в свое время их приняло с радостью, а другое поколение сейчас встречает не менее восторженно. Они живут, работают и борются. Будучи в Женеве, Мирзо читал мне стихи «Нейтралитет». Он за нейтралитет Швейцарии, но в поэзии, в любви, он говорит, нейтралитет подобен смерти. Когда поэт отсутствует, соблюдая нейтралитет к событиям, судьбам, то к произведениям поэта читатель тоже может быть нейтральным. Этого не скажешь о поэзии Мирзо. Я видел, как в Дели, Бомбее, Пенджабе, в поэтических мушайрах1 Мирзо читал свои стихи, сидя на ковре. Слушатели-индийцы кричали: «Вах, вах», «Машаллах», выражая этим свой восторг.
Снова заставили поэта читать те или иные места, особенно понравившиеся им. В Сирии мы сидели в одном ресторане и обедали. Присутствующие узнали поэтов, попросили читать стихи. Когда мы вышли из ресторана, один из слушателей, обращаясь к Мирзо, сказал: «Спасибо вам», и подарил ему свой Коран — что было самым святым и дорогим для него.
Совсем недавно, во время праздника цветов и весны — Навруза — мы с Мирзо Турсун-заде были в Иране. Имя этого поэта там хорошо известно. Мы должны были из Шираза лететь в Тегеран. В тот день погода испортилась и самолеты не летали, а попасть в Тегеран было необходимо. Мы решили взять такси. Но диспетчер сказал, что то ли шоферов нет, то ли машины нет. Мы с Мирзо очень нервничали. Тогда диспетчер прочитал нам стихи Саади о том, что не надо нервничать (я не помню этих стихов сейчас), но Мирзо долго смеялся и, увлекшись, сам стал читать диспетчеру на эту тему стихи Саади и других великих таджикско-персидских поэтов. Диспетчер заинтересовался, кто же это такой; и когда узнал, что перед ним поэт Мирзо Турсун-заде, тут же нашлись машина и два шофера, которые нас доставили из Шираза в Тегеран.
В Иране Мирзо пришлось часто выступать, и знатоки сказали ему, что у него ширазское произношение. А Шираз — это родина великих поэтов Саади и Хафиза. Мы были у их гробниц, у гробниц Омара Хайяма и Фирдоуси и у многих поэтов Персии и Таджикистана. В книгохранилище Ирана Мирзо долго и бережно смотрел рукописи великих предков. Он наизусть знает тысячи строк из «Шах-наме» Фирдоуси, которому шах обещал золотые монеты за строчку и который умер в нищете; и из любовной лирики Хафиза, который за всю свою жизнь ни разу не выезжал из своего любимого Шираза; и сатиру, и исповедь Саади, который в течение тридцати лет путешествовал по свету, а по возвращении еще тридцать лет писал свои стихи, и, конечно, рубаи векового собутыльника Омара Хайяма, и оды Адама всей поэзии — тысячелетнего Рудаки; стихи Джами и Руми и других поэтов, которых Гете называл своими учителями. Он восхищался своими поэтами-предками, которые готовы были за родинку на лице любимой отдать и Самарканд, и Бухару. Щедры поэты…
Я очень сожалею, что в наших школах и институтах не изучается или недостаточно глубоко изучается великая восточная культура, что мало у нас до сих пор хрестоматийных книг поэзии народов Азии и Африки, какие у нас есть по западноевропейской литературе. Но это особый разговор. Сейчас речь идет о великих поэтах Востока.
«Трудно после них быть таджикско-персидским поэтом, — сказал мне однажды Мирзо. — Трудно. Но у поэзии и любви нет конца». Мирзо не подражатель, а продолжатель многовековой поэзии своего народа, только в другом времени и в других условиях. И это он делает с достоинством поэта и гражданина. Быть продолжателем, а не подражателем, сочетать традиции с новаторством, личное и национальное с общечеловеческим — это умение помогло Мирзо Турсун-заде рассказать о событиях нашего времени, свидетелем и участником которых он был.
Я не знаю таджикского языка. Турсун-заде я читал на русском языке. Но русские переводчики, которые специально изучали таджикский язык, и переводили поэтов не по подстрочникам, а с оригинала, утверждают, что в отличие от многих других поэтов Турсун-заде представляет большую трудность для перевода, потому что там много тонкостей и выражений с подтекстом, которые без помощи самого Мирзо трудно перевести.
Был случай (когда впервые в журнале «Новый мир» появились «Индийские баллады», когда они нашли широкий отклик среди читателей и когда Мирзо Турсун-заде была присуждена Государственная премия) — один из переводчиков сказал: «Здесь и мой труд, а следовательно, это и мои стихи».
Конечно, родительские претензии к детям Мирзо со стороны других были отвергнуты, но все же это хорошо, когда переводчик поэта, а потом читатели его произведений его мысли и чувства, его переживания воспринимают как собственные, родные, когда о его стихах миллионы говорят: «Это наш Мирзо, щедрый, добрый, обаятельный».
Один раз Мирзо Турсун-заде был в Дагестане, в моем родном ауле Цада. С тех пор прошло несколько лет, но каждый раз, когда я бываю в родном ауле, цадинцы спрашивают меня о нем как о своем: «Не встретился ли ты с Мирзо, не видел ли ты его? Как он живет? Что пишет?..»
Я хочу ответить своим землякам и всем: «Я вижу часто Мирзо Турсун-заде. Он живет, здоров, работает, пишет новые стихи. У него много дел. Но он успешно справляется с ними».
Свое выступление Мирзо обыкновенно начинает словами:
«Ассалам алейкум». Это значит: «Мир дому твоему». Мы ему отвечаем: «Ва алейкум ассалам, Мирзо». «Мир и твоему дому, Мирзо».