Где реки похожи на барсов
И прыгают с белых вершин,
Слыхал я, что был у аварцев
Жестокий обычай один.
Коль восемь десятков минуло
Отцу, что еще не почил,
В корзине его из аула
На кладбище сын относил.
Печально темнее агата
Терзались сыновья сердца.
И плакал невольник адата,
Живым хоронивший отца.
Казалось: мир в камень закован,
К скале прижималась скала,
Но совесть схлестнулась с законом
И верх над законом взяла.
Вещает из древности дальней
Легенда устами гонца:
Однажды наследник печальный
Могилу копал для отца.
Шел снег, и земля леденела,
И заступ тяжелый стонал.
И медленно двигалось дело,
И парень, измаясь, устал.
Вдруг голосом, полным заботы,
Участливо старец изрек:
«Присядь. Отдохни от работы.
Дай я покопаю, сынок.
Меня погребешь,
а корзину
С собою захватишь. Она
В свой век твоему еще сыну
Окажется также нужна…»
Тут парень отбросил лопату
И, двинув корзину ногой,
Воскликнул:
«Такому адату
Я быть не желаю слугой!»
Как будто и впрямь с того света
Домой возвратился старик.
Сочли за пророчество это,
И новый обычай возник.
С тех пор до столетья аварцы
Счет собственным годам ведут,
А после столетние старцы,
Годов не считая, живут!