За проволокой лагерная зона,
Прожекторов насторожился свет.
Пускай товарищ Постышев законно
Здесь соберет Центральный Комитет.
И наши руки,
обернувшись бором,
Взлетят до неба огражденных мест.
Все по уставу. Полномочный кворум,
И впереди еще двадцатый съезд!
* * *
О, вера в тюрьмы заключенных
И сосланных на край страны!
Еще немало заключенных
Ему – Иосифу – верны.
Не избежавшие посадок
В душе надеются:
«Вот-вот
Узнает Сталин и порядок
В НКВД он наведет.
И долгожданная свобода –
Мы говорим об этом тут –
Нас встретит радостно у входа.
«И братья меч вам отдадут».
Живет нелепо, как химера,
Как неразумное дитя,
Почти языческая вера
В непогрешимого вождя.
И коммунист у стенки станет
И закричит не для газет:
– Да здравствует товарищ Сталин!
И грянет залп ему в ответ.
Потом ни холмика, ни вехи,
И место выровнят само...
Перед расстрелом пишет Эйхе
На имя Сталина письмо.
Когда умелец дел заплечных
В больной впивался позвонок,
Он, человек,
нечеловечных
Мучений вынести не смог.
И, головы густую проседь
Склонив над пузырьком чернил,
У Сталина прощенья просит,
Что сам себя оговорил.
Был следователь только пешкой,
Но Эйхе это не учел.
И Сталин с дьявольской усмешкой
Письмо посмертное прочел.
Звезда сорвалась с небосвода
И канула в ночную тьму.
Пишу и я вождю народа,
Железно преданный ему.
И с журавлиною станицей
Посланье шлю, как сын родной...
Проходят дни.
Чугуннолицый
Встает полковник предо мной.
* * *
Я, увидав полковника, не обмер, –
Всяк лагерник, что стреляный солдат.
– Фамилия?! – Свой называю номер:
– Четыре тыщи двести пятьдесят.
Нацелен взгляд тяжелый, как свинчатка,
Но чем-то он встревожен, не пойму...
– В Москву писал? –
спросил знаток порядка,
Таинственно добавив:
– Самому?!