Будучи в Иране, я побывал в Тавризе, в гостях у современного азербайджанского поэта, ныне покойного Шахрияра. Он читал стихи не только на родном языке, но и на персидском. Узнав, что я бывал в Ширазе, он говорил о газелях Хафиза, о касыдах Саади — последнего он особенно любил и часто писал о нем. Во всей великой персидской поэзии «лирическую колыбель качали Адам поэзии — Рудаки, а эпическую — Фирдоуси», это известно. Мы помним о Джами, о Руми, о Низами и обо многих других гениях, но мне больше всех интересен Омар Хайям. Его рубайи наиболее близки и созвучны мне. Поэтому каждый раз, находясь в Иране, я старался съездить поклониться праху великого виночерпия и жизнечерпия всех веков — Омару Хайяма, человеку, который будучи паломником в Мекке, ничего не боясь, так сказал о напитке запрещенным Кораном: «До зари я лобзаю заздравную чашу, обнимаю за шею любезный сосуд».
Нишапур, где покоится прах Хайяма, находится недалеко от Мешхеда. В Мешхеде воздвигнут величественный памятник завоевателю полумира Шахин Шаху Надыру. Он оставил кровавый след и в Дагестане. Этому чугунному всаднику я не поклонился, но поклонился поэту Омару Хайяму, без которого не был бы золотым и радостным век поэзии.
Вокруг могилы Омара Хайяма росло множество грушевых и яблоневых деревьев. Было начало мая, и я вспомнил слова Хайяма: «Могила моя будет расположена в том месте, где каждую весну ветерок будет осыпать меня цветами».
Я был в Нишапуре вместе со своим другом, народным поэтом Таджикистана, Мирзой Турсун-Заде, он о чем-то спорил с иранскими поэтами, которые сопровождали нас. Один доказывал, что Омар Хайям — таджикский поэт, другой, что иранский. Один говорил, что он учился в Самарканде, другой, что он начал писать в городе мастеров Исфахане. Оба были правы, но я сказал им: «Что он оставил такое наследство, что его хватит для всех, на все времена, всем поколениям. И я аварец без него был бы сиротой».
Известно, что у самого Омара Хайяма не было ни жены, ни детей, а он так много сделал, чтобы продолжить и утвердить род человеческий своими рубайями. Известно, что наиболее крылатые слова поэтов становятся пословицами и переходят из уст в уста. Я бы сказал рубайи Омара Хайяма так же, как стихи Лермонтова и сонеты Петрарки выше, глубже, просторнее, а главное теплее многих пословиц и поговорок.
Мы знаем, что у поэтов бывает детство, отрочество, юность, все возрасты, кроме смерти. У Омара Хайяма, как у Тютчева и Бернса, не было возраста. Его рубайи от начала и до конца — мудрые и бессмертные. Рубайи писал еще Рудаки. Известны странствующие поэты Руми и Ансари. Они никогда не обращались этому жанру и не создали высоких образцов поэзии Востока. К ним относились как к поэтам эпиграммной поэзии. Но остроумие не всегда является признаком высокого ума. Сам Омар Хайям был скуп на сочинения и щедр душой. Он свои рубайи писал на полях научных работ, поэзия для него была как выдох от утомительной работы по философии, математики, астрономии и других наук. Придворный астроном у Мелик-Шаха, хотя он и не достиг в области науки вершин Авиценны, но своими стихами он не меньше сделал для «исцеления мира», чем трактаты малых и больших учений. Сам он при жизни больше получил признание как ученый, как философ, чем как поэт. Говорят, неудавшийся поэт — это философ.
В нем сочетался крупный философ и поэт. Его раздумья о жизни и смерти, о вечности, о миге, о Боге и о насущном хлебе, о бытии и сознании, выраженные в поэзии, просты, ясны и, следовательно, гениальны. Звездочет, он сам стал поэтической звездой веков, ярчайшей и неповторимой.
Мне говорили, что многие рубайи безымянных авторов — народных певцов, приписывали Омару Хайяму. А другие утверждали, наоборот, что рубайи Омара Хайяма часто приписывали народу. Третьи доказывали, что Хайяма нельзя спутать ни с кем. У него особый узор, обостренный поэтический взор, который еще больше утверждает значение и назначение Омара Хайяма в мире поэзии и любви. Своими рубайями, сверкающими рубинами, придворный ученый Забытых Шахов, он спорил с самим Богом и с целым миром. Его преследовали, и в этих условиях поэт был лишен возможности обнародовать свои стихи, радость от которых он доставлял и поныне доставляет людям. Его ранили насмешки одних, злословия других. При жизни как поэт он не получил признания, и после смерти прошла целая эпоха, когда его рубайи стали всемирно известными, когда стали издаваться его книги и кое-кто даже напечатал его четверостишия на этикетках винных сосудов. А просвещенная Европа, в первую очередь Англия, узнала о нем, только начиная с 19 века, а Россия еще позже. В Дагестан и многие другие республики он, как странник, пришел не из соседнего Ирана, а в обход, через Европу и Россию, ибо в те тяжелые годы насилия и репрессий мы были лишены прямых контактов с Иранской, Арабской, Тюркской и другой поэзией. Мы были на духовно нищем пайке. Но теперь карточная система в этой области отменена, и Омар Хайяма становится все больше и больше в новых, не отмеченных рукой цензора, переводах, которые можно достать сегодня без всяких проблем, хотя порой и чувствуется их нехватка.
Об этом и обо многом говорили мы до глубокой ночи с моим гостеприимным хозяином Шахрияр-муалимом. Весь наш разговор перевела, (за что я ей очень благодарен) жена моего друга, известного азербайджанского композитора Ниязи Нияр Ханум. Когда я попрощался, Шахрияр преподнес мне драгоценный подарок: картину-миниатюру с изображением сидящего на молитвенном коврике Омара Хайяма с чашей вина в руках, рядом с ним сидящую женщину с необычным музыкальным инструментом. Любовь, вино, музыка — все в этой картине! Она висит у меня дома рядом с портретом моего отца и картиной Лермонтова. Дорог мне Омар Хайям, я благодарю переводчиков, особенно тех, которые перевели его на русский язык. Каждое новое издание великого Хайяма доставляет мне огромную радость. А недавно такую радость мне доставили работы ранее мне не известного художника Павла Бунина к замечательной книге Омара Хайяма, которую выпустило издательство «Орбита». Я мог бы много хорошего сказать об этой книге и ее оформлении, но, кажется, Омар Хайям советовал виноделам и художникам: «Если хорошее вино не смешали с водой, нет необходимости его хвалить!»