Сонеты на аварском языке? Может ли это быть?
Когда мои сонеты были опубликованы в аварской газете «Красное знамя», они вызвали ряд недоуменных вопросов. Сомнения одних и недоумения других заслуживают серьезного ответа. Вот я и пишу это вступление, хочу поговорить с читателем, обсудить и обдумать с ним этот вопрос. По этому поводу стоит просто посоветоваться, ибо читательские сомнения во многом совпадают с моими. Речь идет не о содержании, не о сути, не о качестве книги сонетов, речь идет о форме, так сказать, — не о напитке, а о бокале. Спорно ли само появление формы сонетов на аварском языке?
Напоминая мне о вековых строгих законах сонета, цитируя толкование этого термина в словарях, ссылаясь на Петрарку и Шекспира, меня спрашивают: не выглядят ли мои сонеты на аварском языке как горский кинжал на европейском костюме?
Мой силлабический аварский стих — он не имеет в конце строки рифм. Его крепость, напевность и созвучие основаны на других средствах, его архитектура имеет другую базу.
Новшество рифм, созвучий в конце строк многие «новаторы» хотели внести в аварский стих под влиянием поэзии других народов, других литератур. Но эти подковы горским коням не подошли, лошади падали вместе со всадниками. Сколько бы плеткой ни ударяли, они и с места не сдвинулись. Это было насилие. Насилие противопоказано поэзии.
Эти чужие рифмы в аварской поэзии были как без надобности вставленные золотые зубы. Есть у нас в некоторых аулах мода у девушек вставлять такие зубы, чтобы быть привлекательнее. Но потом появилась песня «Золотой зуб тебе не поможет…». Концевая рифма стала архитектурным излишеством поэзии горских саклей. В поэзии в отличие от прозы мысли и так заключены как бы в клетку размера. А рифмы ужимают эту клетку еще больше. Такие опыты в области поэзии принесли мало пользы, и плоды их оказались не слишком вкусные. Горцы любят чистые, натуральные напитки, а не коктейли…
Но тут-то и возникает вопрос: по каким же признакам эти стихи являются сонетами? Может быть, только потому, что в каждом по четырнадцать строк? Но если все так просто, почему же над венками сонетов трудились многие поэты с мировым именем, поэты любви, печали, раздумья — от эпохи Возрождения до наших дней?
Прежде чем ответить на этот закономерный вопрос, хотелось бы как можно короче рассказать о самой книге, ибо факт является основой для вывода. Эта книга не была мною задумана как сонеты. Она вообще не была задумана. Я просто писал стихи о любви. Прошло некоторое время, и я увидел, что получается небольшая, но цельная книга. Я собрал стихи, как собирают бусы для ожерелья. Бусы обычно бывают равны по величине, а я люблю в стихах собранность и дисциплину.
Когда-то я написал книгу восьмистиший — тогда восемь строк были соразмерны моему замыслу. На этот раз в четырнадцати строках мне было удобнее высказать все, что я чувствую. В этой «сакле» мне было уютно со своими мыслями.
Когда вышла моя книга «Письмена» со всеми восьмистишиями, четверостишиями и надписями, многие критики заметили в них использование каких-то восточных форм. Я утверждаю, что Восток тут ни при чем. Своих «детей» я должен одевать сам.
Долгие годы свои мысли, раздумья и наблюдения я заносил в тетрадь. Я думал, что они мне пригодятся потом, когда я буду писать большие поэмы. Но потом, когда я все перечитал, то понял: зачем писать поэмы, когда эти отрывки живут как самостоятельные произведения!
Восьмистишия и четверостишия — это не традиционно аварский стих, как некоторые хотят представить. Но в каждом стихотворении бывают особенно запоминающиеся две, четыре или восемь строк. И мои «Письмена» составлены как бы из этих запоминающихся строк придуманных, но не написанных мною стихотворений. Когда я поделился замыслом своей предстоящей книги и прочел первые наброски, друзья сказали: да это же аварские сонеты! Действительно, по сути, по композиции и даже по теме мой замысел, показалось мне, ближе всего к форме сонета. И я решил написать сонеты средствами аварской поэтики.
Не скрою, я с волнением напечатал на аварском языке эти сонеты. Некоторые приняли их как новшество, введенное мною под влиянием европейской поэзии. Но Европа тут при чем? Только название европейское! Мне казалось, что меня примут за горца, который поехал в чужую страну и привез оттуда в аул жену, которая не знает ни языка, ни обычаев горцев. Такие браки в горах раньше осуждали, о них сплетничали, на них удивленно смотрели старые горцы, а молодые аульские стиляги (как сказали бы теперь) кружились вокруг новой невесты и не отходили от нее, пока эта девушка из Италии или Нидерландов не принимала образ жизни горянок… Потом постепенно привыкали к новому имени, и она становилась своей. Так было, когда имам Шамиль женился на дочери армянского князя. Теперь таких смешанных браков в горах немало.
Я надеюсь, что мои земляки не будут сетовать на меня и на мои сонеты за непривычное горскому уху название. Брак аварского стиха с европейским сонетом — это брак по любви, и в нем не было никакого насилия. Здесь я на своем коне и у своей калитки.
Второе недоумение вызывают переводы этих стихов на русский язык. Как же, спрашивают меня, если на твоем языке концевой рифмы нет и она противоречит законам языка, то на чем держится этот стих в переводе? Переводчик на русский язык вводит рифмы, которых нет в оригинале. Закономерно ли это? Я думаю, что да, ибо, так же как на теле аварского стиха концевая рифма выглядит пуговицей на бурке, так и русский перевод без рифмы выглядел бы шинелью без застежек, без пуговиц. Этим я не хочу сказать, что из бурки надо сшить шинель. Речь идет о характерных особенностях поэзии, музыки, живописи, искусства каждого народа.
Когда Марине Цветаевой, отдавая должное ее стихам, французы выражали сожаление и недовольство тем, что она пишет не свободным стихом, а в рифму, она ответила: «Разве это я пишу, народ писал и пишет рифмами».
Так же и меня могут спросить: почему вы не пишите в рифму, а делаете главный упор на аллитерацию? И я должен ответить: разве я это делаю, это народ делает!
Для русского стиха рифма так же естественна, как для аварского аллитерация, цезура, традиционный размер. При переводе, перенося формы поэзии одного языка на другой, нельзя нарушать формы и законы этого, другого языка. Я по опыту знаю, что это непременно потерпит крах. У нас уже пытались «Евгения Онегина» перевести онегинской строфой. Стих получился, а Пушкина не получилось. Когда Лермонтова перевели, соблюдая законы русского стиха, горцы говорили переводчику: для нас не Мартынов, а ты убил Лермонтова.
Поэтому для меня главное было — сохранить дух и характер сонетов. Конечно, хорошо было бы соблюсти и форму. Но ведь и погода в разных местах бывает разная!
Есть на Северном Кавказе всемирно известный артист Махмуд Эсамбаев. Он танцует танцы разных народов. Но он носит и никогда не снимает с головы свою чеченскую папаху. Пусть разнообразны мотивы моих стихов, но пусть они ходят в горской папахе.