Журнал «Знамя» опубликовал мою новую поэму «Берегите матерей». Составленная по ней литературная композиция была передана по радио. Эта поэма тогда не вошла еще ни в один из моих сборников, ее отдельное издание только готовилось. В печати на нее еще не появились отклики критиков. Так что широкий круг читателей не имел возможности познакомиться с поэмой. Тем не менее я был удивлен тем большим потоком читательских писем, которые поступили в редакцию журнала, в радиокомитет и лично мне сразу после публикации поэмы.
Хотя пишу стихи и поэмы не первый год, такого большого интереса разных незнакомых людей к моему творчеству я давно не наблюдал. Поэма вызвала отклики у людей разных поколений, разных профессий, языков, даже у таких, которые раньше стихов никогда не читали, поэзией не интересовались и, как они сами признаются, моего имени никогда не слышали.
Да, когда пришла популярность к таким моим произведениям, как «Берегите друзей», «Книга любви», «Мой Дагестан», к песне «Журавли», я тоже получил немало писем, и мне было в некоторой степени понятно, чем это вызвано. Поэму же «Берегите матерей» я не считаю лучшей своей работой, и она не является каким-то этапным произведением в моей скромной творческой биографии.
Очень давно в «Литературной газете» была опубликована моя поэма «Разговор с отцом». Меня так потрясла смерть отца, поэта и учителя моего, что я написал об этом вначале стихи, потом поэму, которая в какой-то мере стала этапным и в то же время почти программным произведением в моем творчестве. Я говорю «почти программным», потому что не всегда придерживался этой программы. Уставы и программы меньше всего подходят душевным волнениям, настроениям и потрясениям. Но в то же время после той поэмы на меня, молодого человека, стали смотреть как на взрослого, меня, стихотворца, некоторые стали называть поэтом, отбрасывая те скидки, которые делались в отношении людей, пишущих на родных языках и ищущих дорогу к другому языку.
О «Разговоре с отцом» писал мне тогда Александр Фадеев: «Я вижу достоинство этой поэмы в том, что большая мысль об источниках и характере нашей поэзии выражена в ней истинно поэтически. В такой поэме Вы имели право вызвать живую тень отца Вашего». О ней говорил Самед Вургун, были отзывы, рецензии, критические статьи. Ее издали и переиздали десятки раз. Но она не вызвала столько откликов среди читателей, у нее не появилось столько корреспондентов, как у поэмы «Берегите матерей». Меня мало кто просил оказать содействие в ее приобретении. Я редко слышал требующий голос передать поэму повторно по радио. После нее ко мне заходили с вопросами, сомнениями некоторые начинающие литературоведы и «литературоеды». Но не стучали в мою дверь мои земляки, старики и матери погибших и живущих сыновей, сыновья и дочери, которые остались сиротами, и те, у кого еще живы матери, как это было после публикации поэмы «Берегите матерей». Читатели восприняли мою новую поэму не столько как факт литературы, сколько как факт жизни, потому что она, говоря словами глубоко мною уважаемого Виктора Шкловского, является не отражением действительности, а самой действительностью.
И в самом деле, я не считаю эту поэму лучше предыдущих, я считаю ее продолжением и дополнением к тому, что я до сих пор писал. Это, конечно, не значит, что она является повторением или продолжением того, что уже было. Когда поэму обсуждали на аварской секции Союза писателей Дагестана, многие имели претензии к ее форме, стилю. А когда я предложил подстрочник Якову Козловскому, который многие годы переводил мои произведения, он вернул мне его обратно, сказав, что поэма ему кажется композиционно рыхлой. Переводчик еще добавил, что такие длинные поэмы он давно не переводил и, кроме того, очень занят своими произведениями. Тогда я показал поэму Юлии Нейман, которую знал как поэтессу и переводчицу, особенно по переводам Давида Кугультинова. Она сказала, что поэма ей нравится, и за короткий срок перевела ее. Поэму я отнес в один журнал, и редактор, чтобы меня не огорчить, сослался на неудачный перевод. В другом журнале сказали, что объем очень большой и что могут печатать ее только отрывками. Опять я сделал третью попытку — отнес поэму в журнал «Знамя», где раньше меня никогда не печатали. Там поэма понравилась, и ее сразу почти целиком напечатали.
Да, нелегкий путь прошла поэма, прежде чем появиться на свет, и нелегко она писалась. Часто приходили в голову мысли, высказанные отцом: «Мастерство художника в том заключается, — говорил он, — чтобы об известных событиях и людях коротко сказать, а о неизвестных, обыденных событиях и людях подробно рассказывать. Это — сложный и более самостоятельный путь». Мой отец был широко известный в горах человек. Он сам более пятидесяти лет писал «о времени и о себе» и проложил себе широкую дорогу. Кроме того, о нем было написано немало, а мать дальше аула мало кто знал, простую добрую горянку. Она неграмотная и о себе, конечно, ничего не написала. Отец многим был ей обязан. И когда он в зените славы отмечал свой юбилей, то написал стихотворение от имени моей матери «Жалоба жены».
… Его звезда находится в зените,
Гордится им не только вся родня.
Но как бы он прославился скажите,
Когда бы рядом не было меня?..
… Ему чернила подаю и перья,
А в час, когда садится он писать,
И башмаки снимаю возле двери,
Чтоб в доме тишины не нарушать.
Он — юбиляр. От телеграмм с утра ведь
Покоя нет — летят к нему, спеша.
Мне лет не меньше, но меня поздравить
Не догадалась ни одна душа.
Да, не догадались. Она была за кулисами, она была на кухне, простая, незаметная горянка, чья судьба схожа с судьбой многих ее сверстниц. Но у нее было больше обязанностей, больше хлопот. Она была спутницей жизни известного человека, певца гор, чей дом всегда был полон гостей, которые приезжали к нему поодиночке и группами из разных аулов и городов. Когда выросли сыновья, а их у нее было четверо, к ним тоже стали приезжать гости: друзья по учебе, по работе, и у меня их было немало. И больной, постаревшей матери работы и забот прибавлялось с каждым годом, но она никогда не жаловалась. Лишь однажды, когда ко мне приехала большая группа друзей и все они остановились у нас, отец мне как-то сказал: «Надо же маму жалеть». Случайно услышав об этом, мать сделала отцу замечание. Она потеряла на войне двоих сыновей, моих старших братьев, днями и ночами дежурила у постели моего больного отца… И отец перед смертью сказал мне: «Береги маму». Об этом я писал стихи. А потом, когда мама умерла, потрясенный, я написал поэму. Повторяю: писал долго и трудно. В жизни моей матери не было ничего примечательного. Но мама есть мама, и я, ее сын, чувствовал себя всегда в неоплатном долгу перед ней. Я должен был возложить стихотворный венок к ее могильному памятнику. Как-то Сергей Есенин писал: «Словом, звуками и движениями человек передает другому человеку то, что им поймано в явлении внутреннем или в явлении внешнем». Волнение, которое вызвал у меня образ моей матери, вначале было явлением внутренним, моим личным, впоследствии оно стало и внешним, всеобщим.
Я писал о своей матери, о ее коротких радостях и больших печалях, о ее недолгой молодости и ранних сединах. Я писал о ее шалях, которые ей приходилось часто красить в траурный цвет. Но потом я написал о светлых песнях матерей, которые они пели от колыбели до кончины сыновей. Ибо тот, кто забывает песню матери, забывает и родной язык — так говорил мне отец. Я всегда выделял три песни.
Есть три заветных песни у людей,
И в них людское горе и веселье.
Одна из песен всех других светлей:
Ее слагает мать над колыбелью.
Вторая — тоже песня матерей,
Рукою гладя щеки ледяные,
Ее поют над гробом сыновей…
А третья песня — песни остальные.
Я писал о десяти камушках, на которых мама гадала мне, каждому камушку она давала название своих сокровенных, заветных чувств: любовь, радость, вера, надежда, тревога, страх и так далее. Дальше я писал о колоколах, которые звонят по матерям. О ее кончине я узнал в далекой Хиросиме, поэтому утрату почувствовал еще острее. Мне было больно и обидно. Раньше мама пела песни живому сыну, а теперь я, сын, читаю стихи бедной маме, когда она их уже не услышит.
Если мать хоронит сыновей,
Плачет мать и слез унять не может,
На могиле матери своей
Сын молчит, и сына совесть гложет.
Да, мать уже не услышит мои запоздалые стихи о ней, но услышали многие живущие матери, их сыновья и дочери, они откликнулись на мою поэму. Среди сотен писем только одно было написано в виде злобного заявления в адрес вышестоящих органов на меня за эту поэму. Это был не читатель, а мой земляк — «брат писатель». Он негодовал: как можно в такое величественное время о собственной матери писать, какие заслуги она имеет перед народом и государством… и так далее. Есть люди с заслугами и без заслуг. Есть люди хорошие и плохие, но нет матери, которая не имеет заслуг, и матери бывают для сыновей только хорошие. Как известно, «женщин много, мать одна», об этом мне нет необходимости говорить, об этом говорят и пишут мои дорогие читатели. Они меньше всего пишут о самом произведении, о его композиции, сюжете, содержании, форме, стиле, языке, образах. Главным образом, они пишут о том впечатлении, о тех мыслях и чувствах, которые вызвала у них поэма. В письмах они рассказывают о своих и других матерях, дополняя то, что я написал. Не скрою, что, читая некоторые письма, я, наверное, не меньше волновался, чем они при чтении моих стихов. «Да, нет мамы, кроме мамы», ее образ той нитью стал, которая связывает нас всех.
В нашей печати много писали, но мало сказали о проблеме отцов и детей. О матерях и детях почти ничего не писали и тем более ничего не сказали. И казалось бы, в этом нет необходимости, ибо, как справедливо писал Некрасов:
… Средь лицемерных наших дел
И всякой пошлости и позы
Одни я в мире подсмотрел
Святые, искренние слезы —
То слезы бедных матерей.
А между тем такая проблема не исчерпана, она существует, об этом говорят и пишут читатели, и сегодня мне хочется не столько говорить о своем произведении, сколько вести разговор вокруг некоторых из этих вопросов. Эти вопросы подняты не мною, а передо мною моими читателями, я просто хочу стимулировать их. Я говорю не только о своей матери, а вообще о матери, которая является душой Мира, ее началом и бесконечностью, я говорю о матери каждого в отдельности и в целом, «чтобы глухое равнодушие или невнимание к ней на совесть камнем не легли».
Письма разные. Они как бы продолжают и дополняют мою поэму. Их можно разделить на три группы. Первая — это письма о впечатлении, которое произвела поэма. Вторая группа — это переживания матерей и детей, это их жалобная книга. Третья — суд читателей, их предложения.
Из этих трех групп можно было бы сделать три книги: книгу впечатлений, книгу жалоб и предложений и книгу пожеланий. Это были бы очень интересные поучительные человеческие документы.
… Как-то все эти волнующие документы — письма матерей и детей — я показал Я. Козловскому, который в свое время вернул мне поэму, и он сказал, что «это за счет темы». Я знаю: скромность украшает человека, но истина дороже. Кинжал в руках разных людей может убивать человека и в то же время спасать ему жизнь, смотря в какие руки попадает. Так и тема, смотря кто к ней обращается. Кроме того, нельзя назвать собственную мать темой. Это живая душа, большая судьба, предмет любви и вдохновения. Одно слово «мама» заставляет нас вздрогнуть, почувствовать тепло и свет.
По-русски мама, по-грузински нана,
По-аварски ласково баба..
Я не забываю одну памятную пресс-конференцию, когда Валентина Терешкова вернулась из космического полета. Среди других вопросов ей иностранным корреспондентом был задан несколько неожиданный вопрос: кто ваш самый любимый человек? Валя ответила одним коротким, точным, красивым словом — Мама. Все притихли, никто не мог не согласиться с ней. Не знаю, но в этот миг я больше радовался ее ответу, нежели совершенному ею героическому полету в космос.
Горец выполнит все условия любимой женщины, но посчитает большим позором, если ради нее начинают забывать маму. Сколько матерей ушло из жизни, оставив нас, как завещание, и для страны, и для людей!
Разные бывают люди, хорошие и плохие, сильные и слабые, честные и подлые, и песни бывают разные. Но всегда прекрасны и единственны мать и песни. Недаром о плохом человеке говорят:
«Наверное, ему колыбельную мать не пела». Я не забываю тот случай, когда к одному певцу пришли горцы с просьбой петь им песни. Певец наотрез отказался, тогда люди попросили его хоть рассказать что-нибудь. Певец притих, а потом вдруг сказал: «Лучше я буду петь вам о своей матери». Это произвело неизгладимое впечатление. Я написал о рано умершем молодом поэте Раджабове. Он был так молод и так болен, что не успел создать что-то значительное. Но, тяжелобольной, на больничной койке он писал одну песню — о маме. Услышав эту песню, тысячи матерей и тысячи детей пришли в больницу пожелать ему здоровья. Если бы людская любовь действительно могла спасти человека, то он выздоровел бы. Мать — лучший доктор, но и она не могла его спасти.
Так что мать — не тема произведений, не предмет изучения, а предмет раздумий, переживаний и любви. Это великое чувство, о котором говорил Некрасов:
Великое чувство, его до конца
Мы живо в душе сохраняем.
Мы любим сестру и жену, и отца,
Но в муках мы мать вспоминаем.
Да, об этом великом чувстве пишут мне в своих письмах читатели. Они пишут о неоплатном долге перед матерью, рассказывают о замечательных женщинах, вырастивших десятки сыновей и еще усыновивших и удочеривших детей погибших, им незнакомых людей, о том, как материнская любовь сопровождает их всю жизнь. Многие пишут о своих матерях, сообщают их дни рождения, просят прислать им эту поэму. Пишут о тех, у кого погибли единственные сыновья, о тех, кто потерял всех своих сыновей, о тех, кто все равно ждет их возвращения. Пишут о сыновьях, которые потеряли матерей. Письма их наполнены горечью и стыдом перед памятью своих матерей, потому что не сумели они при жизни выполнить до конца сыновний долг. Писали мне и те, кому не довелось оказаться рядом с матерью даже перед самой последней разлукой. В связи с этим хочется процитировать А. Т. Твардовского:
Прощаемся мы с матерями
Задолго до крайнего срока —
Еще в нашей юности ранней,
Еще у родного порога,
Когда нам платочки, носочки
Уложат их добрые руки,
А мы, опасаясь отсрочки,
К назначенной рвемся разлуке.
Разлука еще безусловней
Для них наступает попозже.
Писем о любви к матери, о материнской любви сотни, они приходят из всех республик. После них я еще больше понял, как это слово, этот «несказанный свет» объединяет людей. Эта как бы личная тема каждого является общечеловеческой, на каком бы языке она ни звучала. Все матери относятся к одной нации, к одной любви. Эти письма — радость за живущих и плач по умершим матерям.
Вторая группа писем — их нельзя читать без боли — это о тех, кто равнодушно смотрит на слезы матерей. Таких у нас, к сожалению, немало. Эти письма полны горя и тревоги о забытых, заброшенных матерях. Они, эти матери, вырастившие не одного сына, живут в разных уголках страны. Но никто из детей не посещает их, не пишет им писем, не говоря уже о помощи. А матери ждут… Забытые сыновьями матери не могут забыть своих сыновей, им не дано это по природе. Одна мать, не дождавшись сына, поехала к нему в город. Но там старую женщину приняли так «радушно», что она плакала день и ночь. Городская квартира сына показалась ей постоялым двором, а родной сын — хуже чужого человека. Ей тяжело было вернуться в село, ибо неудобно людям рассказать о таком сыне. Соседи, заметив смятение, горе этой женщины, взяли ее к себе. А она пишет в деревню письма о том, как она счастлива, какой у нее хороший сын.
Мне пишут о матери, которая от имени сына сама сочиняет себе письма и показывает их соседям. А сын давно забыл о своей матери, о ее существовании.
Многие до сих пор позволяют себе держать старых матерей на кухне, наносят их легкоранимым сердцам обиды, а некоторые подлецы и трусы даже голос и руку поднимают на родных матерей, вынуждая их идти на крайнюю муку — жаловаться на родных детей.
Старость не радость сама по себе. Но есть, к стыду нашему, дети, которые делают старость родных матерей еще горше. Пользуясь услугами государства, такие месяцами держат родных матерей в больницах не столько для того, чтобы лечить, сколько для того, чтобы избавиться от хлопот и забот. Письма о таких, с позволения сказать, сыночках и дочках, для которых обузой стали те, кто подарил им жизнь, — это стон и крик души, жалобы и возмущение, это борьба за доброту, любовь и справедливость. Некоторые считают это почти социальной проблемой, лично я думаю, что это позорные проблемы в жизни людей.
Третья группа писем — это предложения, пожелания, над которыми стоит серьезно задуматься. Мы воспитываем нашу молодежь в духе сыновней любви к родине. Родина — это мать всех рожденных и живущих. Но конкретно о любви к матери каждого их нас мы пишем мало, считая это само собой разумеющимся. А кто забывает свою мать, с легкостью продает и родину. Наверное, нет ни одной мамы, которая не пела бы сыну песню. Но есть даже поэты, которые не слагают песен о матери, а многие пишут о ней, когда ее уже нет, другие только в муках и вспоминают ее. До Некрасова в русской поэзии, за редким исключением, трудно найти произведение о матери. В моей аварской классической поэзии я тоже не нашел ни строчки о ней. Наверное, и у других народов дело обстоит примерно так же. Причина этому всему одна и та же. Ее я старался изложить в стихах, обращенных к своим аварским предшественникам:
Читая вас, я удивляюсь снова,
Как вы могли, глашатаи сердец,
О матерях не написать ни слова,
Махмуд, Эльдарилав и мой отец?
И говорит Махмуд из Кахаб-росо:
— Ты своего не задал бы вопроса,
Когда бы увидал ее хоть раз.
… И вспомнил мать лишь в миг, когда смертельно
Был выстрелом сражен из-за любви.
И вторить стал Эльдарилав Махмуду:
— Клянусь, и я не мог предугадать,
Что, Меседо увидев, позабуду
И целый свет, и собственную мать.
И лишь, когда отравленную в Чохе
На свадьбе чашу осушил до дна,
Окликнул мать я на последнем вздохе,
И предо мной явилася она.
— А что же ты под небом Дагестана
Мать не воспел? — спросил я у отца.
— Не помнил я, осиротевший рано,
Ее заботы, песен и лица…
Ни Пушкин, ни Лермонтов не чувствовали материнской заботы: матери подарили им только жизнь. Не о матери, о няне написал Пушкин свое знаменитое стихотворение… Но несмотря на это в русской и советской поэзии есть прекрасные стихи, посвященные матери. Некрасов, Блок, Есенин, Твардовский и многие другие создали замечательные поэтические образы на эту тему. Песню о матери продолжают петь и нынешние поэты. Мне кажется, пора собрать книгу стихов и поэм и издать ее в «Молодой гвардии», адресовав нашей молодежи: Да, не все поэты писали и пели матерям песни. Но, наверное, нет на свете матери, которая не пела бы песню любви и надежды сыну. Эти колыбельные матерей стали замечательными сокровищницами искусства. Они рассыпаны по разным изданиям, и, как ни странно, никто не догадывается собрать их воедино. Почему бы нашему детскому издательству не составить книгу колыбельных песен всех народов и не издать ее. Такая книга стала бы не только замечательным явлением нашей поэзии, она имела бы и познавательное и воспитательное значение. Это была бы удивительная книга!
Известную поэтессу Агнию Львовну Барто я глубоко уважаю не только за ее замечательные детские стихи, но и за ту большую работу, которую она проделала в поисках оторванных друг от друга, «без вины виноватых», войною разлученных матерей и детей. За то, что она сумела ответить на крик души, на вопрос жизни двух людей «Где ты, мой сын»?», «Где ты, моя мама?»
В мире я много видел праздников. Но меня больше всех растрогал праздник матери. День матери, который я провел на Кубе. Я должен был ехать из Гаваны в Сантьяго. Утром водитель сказал, что сегодня он непременно должен на два-три часа заехать к матери. «Сегодня ее день». Это была многодетная семья. Все дети приехали к своей матери поздравить, поблагодарить ее за все. Так по всей стране, в каждом доме дети с подарками приехали к своему источнику, к матери. Многие приехали, чтобы возложить цветы к ее могильному памятнику. В этот день Фидель Кастро, выступив по радио, рассказал о своей матери, о замечательных других борцах за правду, справедливость. Надо жить и бороться так, говорил он, чтобы каждая мать могла гордиться своими детьми.
У нас есть праздник женщин, мы проводим Год ребенка, у нас есть День шахтера, рыбака и т. д. Это все хорошо. Но был бы общим добрым праздником День матери и отца. Эту свою статью, вызванную письмами читателей, я хочу закончить стихами.
Напишите на своем кинжале
Имена детей, чтоб каждый раз
Вспыльчивые люди вспоминали
То, что забывается подчас.
На ружейном вырежьте прикладе
Лица матерей, чтоб каждый раз
С осужденьем иль мольбой во взгляде
Матери смотрели бы на вас.