Мне было двадцать

Предисловие к книге

Предваряя первый том единственного прижизненного собрания сочинений, Сергей Есенин писал:
«Все творчество мое есть плод моих индивидуальных чувств и умонастроений. Мне не нужно было бы и писать предисловия, так как всякий читатель поймет это по прочтении всех моих стихов, но некоторые этапы требуют пояснения.
Самый щекотливый этап — это моя религиозность, которая очень отчетливо отразилась на моих ранних произведениях.
Этот этап я не считаю творчески мне принадлежащим. Он есть условие моего воспитания и той среды, где я вращался в первую пору моей литературной деятельности».
Я мог бы сказать точно также о первых своих стихах, но там, где Есенин говорит о своей религиозности, мне приходится говорить с сожалением, что я эти стихи писал, не советуясь с богом.
Теперь, когда мир стал совсем другим, и я, глубоко скорбя о всех покинувших его до срока, перестал делить их на своих и чужих, я все чаще повторяю слова Артура Хельпса о том, что терпимость — это главный признак цивилизованности.
Составляя собрание своих сочинений, я не только не включил в него первые стихи, но даже никогда не предлагал их для перевода. Хотя многие были положены в свое время на музыку, пелись и поются талантливыми дагестанскими певцами.
Заметив отсутствие этих стихов в собрании сочинений, один из известных чародинских певцов выразил недоумение: почему той песни, которая сопровождала его на фронт, в книге нет.
Эти стихи я писал, когда мне было 17—18 лет, а изданы они отдельной книгой в двадцать. В те трагические годы я был членом Антифашистского комитета молодежи Северного Кавказа. Время пахло порохом и было пропитано кровью. А мой возраст был возрастом любви. Увы, любовь стала ненавистью.
Так было. Как говорится, здесь ни прибавить, ни убавить.
Учебник истории можно переписать. Историю и судьбу не только нельзя переписать, но и не надо пытаться переписывать.
У каждого поэта собственное отношение к своему творчеству. Когда однажды я перечитывал эти стихи, я подумал, что они не имеют художественной ценности, не вносят ничего нового в литературу. В них больше фактов, чем обобщений, больше пышных цветов эмоций, чем зрелых плодов размышлений.
Плененный звучанием родного аварского языка, его неповторимой мелодичностью, я спешил петь. На обдумывание времени не оставалось. Я тогда и не пытался искать то новое, что могу сказать только один. Эти стихи далеки от совершенства. Впрочем, я не уверен, что достиг его и сейчас. Но они — эхо моего грозного времени, подхваченное моей юной душой.
У всех поэтов бывает детство, юность и зрелость. Не бывает только старости. Увы, я не Петрарка и не Хайям, не Бернс, которые пришли в литературу гениями. У меня было литературное детство. Только в отличие от нынешних юных моих коллег, оно было не голубым и розовым, а багровым от пожаров и черным от пороховой копоти.
Эти первые стихи не только факт моего литературного детства, они — документ моего трагического времени. Каким бы оно ни было, отказаться от него я не могу, да и не имею права.
Однажды доктор филологических наук Сиражутдин Хайбулаев собрал мои первые стихи, а мой друг Станислав Сущевский перевел их. Перевод осуществлен к очередному совещанию молодых литераторов Дагестана, где я хотел принять участие спустя около пятидесяти лет.
И хоть я уже давно сед, вручаю тебе, читатель, эту книгу.