II
Ахульго, природе вопреки,
Ощетинилась ежом колючим:
Если упадешь — то на штыки,
Если встанешь — пулю в лоб получишь.
У сардара3 тысячи бойцов.
У имама сотен шесть, не боле.
Медленно сжимается кольцо,
Как аркан удушливый на горле.
Здесь борьба кипит не напоказ,
От подножия и до макушки.
«Эй, имам, молись в последний раз!» —
Ультиматум выплюнули пушки.
Оторвало руку на бегу
Алибегилаву из Хунзаха.
Он швырнул ее в лицо врагу:
— Подавись, неверная собака!
И тотчас единственной рукой
Стал рубить налево и направо…
Ахульго, бесстрашный образ твой —
Это образ Алибегилава.
Холм-твердыня, в мужестве сынов
Мог ты убедиться не однажды.
Беспощадны смерть и голод, но
Ничего нет беспощадней жажды.
Плещется плененная Койсу4,
Зазывая вольную вершину…
Обронила женщина слезу
На сухое донышко кувшина.
Вот уже он полон до краев,
Всем достанет досыта напиться,
Чтобы биться яростнее львов,
Отхлебнув той горестной водицы.
Дрогнул ворог на передовой,
А горючий ключ клокочет снова…
Ахульго, бесстрашный образ твой —
Это образ женщины суровой.
Холм-могила: мертвых тел — стена,
Выросшая сразу после битвы.
Пусть имамом песнь запрещена,
Но зато дозволена молитва.
Некогда убитых хоронить…
Что ж, они живым еще послужат —
Превратившись в крепостной гранит,
Затупят казацкое оружье.
… Трубачи протерли мундштуки,
Барабанщик дробь забарабанил.
У подножья новые полки
Замерли в тревожном ожиданье.
Покатилось эхо по горам,
Как арба по улочкам аула,
Повторяя русское «ур-р-р-ра»,
Оглушая орудийным гулом.
И воскликнул в бешенстве имам,
На родные скалы глядя хмуро:
— Даже эхо изменило нам,
Обучившись языку гяуров.
Между тем взошли на Ахульго
Офицеры царские со свитой,
Чтоб с великодушием врагов
Передышку предложить мюридам.
А за этот благосклонный дар
Тотчас же потребовал упрямо
В качестве заложника сардар
Старшего наследника имама.
Сжалось сердце детское в груди,
Долгую предчувствуя разлуку.
Но не проронил Джамалутдин5
Ни слезы, ни жалобного звука.
Лишь летел, как бурка за спиной,
Материнский вздох за ним вдогонку…
Ахульго, бесстрашный образ твой —
Это образ гордого ребенка.
А когда истек трехдневный срок,
Снова затрещали барабаны,
И тринадцать тысяч пар сапог
Стерли в пыль подножие кургана.
И тринадцать тысяч метких пуль
Завизжали, разрезая воздух,
Но отважно преградил им путь
Шамиля один гортанный возглас.
— Бахарзал!6 И мертвый, и живой,
И дитя, и женщина, и камень!
Поднимайтесь все на правый бой
С нашими неправыми врагами.
Одолеть бесчисленную рать
Ни земля, ни небо не помогут.
Горный тур уходит умирать
К самому высокому отрогу.
Волоча с трудом капкан стальной,
Прыгает он в пропасть с верхотуры…
Ахульго, бесстрашный образ твой —
Это образ раненого тура.
… Плен невыносим для Ахульго
Даже у последнего порога.
Но невыносимее всего —
Барабана вражеского грохот.