Какая жизнь – такие вести.
Басыра встретил.
Он опять
Заводит речь о Бухаресте
И рвется шрамы показать.
К родной милиции привыкли,
И мне рукою машет тут,
Верхом летя на мотоцикле,
Уполномоченный Махсуд.
Тянусь я к сверстникам, как прежде,
Как чарка к чарке на пиру.
И, отдавая дань надежде,
Детей я на руки беру.
Спокон веков здесь бурка в моде,
Жаль, на плечах у земляков
Черкесок меньше стало вроде
И больше штатских пиджаков...
Письмо читаю...
На тропинку
Походит каждая строка.
И вижу первую травинку,
И воду пью из родника.
Я не в горах ли сердцем, если
Аулом мысленно иду.
Погибших, – все они воскресли, –
С живыми вижу наряду.
Героев, пахарями ставших,
Солдат, ушедших в чабаны.
Спешат ко мне два брата старших,
Не возвратившихся с войны.
И кланяюсь родным порогам,
Дорогам, вьющимся внизу,
И говорю, как перед богом,
Украдкою смахнув слезу:
«Родной аул, души гнездовье,
Лечу к тебе из всех земель,
Ты выше славы и злословья,
Моя сыновья колыбель.
Вот наша сакля, где в камине
Никто не разожжет огня,
Но он горит, горит поныне,
Переселившийся в меня».
Вдруг словно севером подуло,
Я слышу голос не один:
«Танцуешь все вокруг аула,
Иль ты не всей державы сын?»
Не знает кто-то, мне на горе,
Что солнце в красные часы
Увидеть можно, выйдя к морю,
А можно – в капельке росы.
Моей любви верны устои,
Отчизну матерью назвать
Я, право, был бы недостоин,
Когда б забыл родную мать.
Я воду пил из многих речек,
Но вспоминал в горах родник.
Без клекота аварской речи
Я онемел бы через миг.
И за отеческим пределом
Достойно, кажется, всегда
Я представлял державу в целом,
Кавказец родом из Цада.
Но кое-кто не видит ровно,
Что на пиру и в дни страды
Она во всем единокровна –
Судьба аула и страны.