Не ждите, родимые, писем
И встречи не ждите со мной,
От совести суд независим,
За каменной спрятан стеной.
Он судит меня, незаконный,
Избрав роковую статью.
Безгрешный я, но обреченный,
Пред ним одиноко стою.
Запуганная и святая,
Прощай, дорогая страна.
Прощай, моя мама седая,
Прощай, молодая жена.
Родные вершины, прощайте.
Я вижу вас в сумраке дня.
Вы судей моих не прощайте
И не забывайте меня.
Залп грянул.
Откликнулось эхо.
И падают капли дождя,
И взрывы гортанного смеха
Слышны в кабинете вождя.
* * *
То явь иль сон:
попал я в мир загробный,
Вокруг окаменевшая печаль.
Сюда за мной, хоть ловчий он способный,
Чугуннолицый явится едва ль.
Здесь мой отец и два погибших брата
И сонм друзей седых и молодых.
Восхода чаша легче, чем заката,
Извечно мертвых больше, чем живых.
И, бороду, как встарь, окрасив хною,
Шамиль, земной не изменив судьбе,
Отмеченный и славой и хулою,
Лихих наибов требует к себе.
Вершины гор ему дороже злата.
Еще он верен сабле и ружью.
Еще он слышит глас Хаджи-Мурата:
– Позволь измену искупить в бою.
В загробный мир не надо торопиться.
И виноват лишь дьявольский закон,
Что раньше срока Тициан Табидзе
Из Грузии сюда препровожден.
Как в Соловках, губителен тут климат,
И я молву, подобную мечу,
О том, что страха мертвые не имут,
Сомнению подвергнуть не хочу.
Но стало страшно мертвецам несметным,
И я подумал, что спасенья нет,
Когда старик,
считавшийся бессмертным,
В парадной форме прибыл на тот свет.
В стране объявлен траур был трехдневный,
И тысячи,
не ведая всего,
Вдруг ужаснулись с горестью душевной:
«А как же дальше? Как же без него?»
Как будто бы судьбой самою к стенке
Поставленные,
сделались бледны.
И стало им мерещиться, что стрелки
Остановились на часах страны.
Так повелось от сотворенья мира:
Когда несется весть во все концы,
Что армия лишилась командира,
Теряются отдельные бойцы.
И слезы льют в смятении печальном,
И словно слепнут, стойким не в пример,
А по уставу в штабе генеральном
Берет команду высший офицер.