Практически четверть века назад я, начинающая журналистка, корреспондент газеты «Комсомолец Дагестана», взяла свое первое интервью у Расула Гамзатова. Он тогда только что вернулся с Кубы, и заголовком того материала стали его слова «Я видел молодость пылающего острова». Вторая наша беседа состоялась в высокогорном аварском ауле Гуниб, где мне довелось присутствовать на Дне Белых журавлей, который обрел нынче статус российского Дня памяти о тех, кто не вернулся с полей войны. О тех, кто защищал нашу с вами жизнь во все времена, когда воину, вне зависимости от звания, требовалось с честью выполнить свой солдатский долг, даже ценой жизни собственной.
Наш разговор, начавшийся с размышлений о необходимости помнить прошлое, чтить самого известного нынче солдата — Неизвестного солдата, не мог не перейти в русло сегодняшних проблем, глубоко волнующих, по-моему, каждого нашего соотечественника. Расул Гамзатов — народный депутат, член Верховного Совета СССР. Интерес к Съезду народных депутатов и первой сессии Верховного Совета СССР всенароден, глубок и требователен. Людей волнует неоднозначность оценок того, что там происходило, доходящая до полярности полемика, жаркие дискуссии. Они продолжаются сегодня не только в печати, но и на рабочих местах, в кругу семьи и даже в общественном транспорте. Люди, с которыми я встречалась в Дагестане, спрашивали не меня, а скорее, себя, почему их земляк Расул Гамзатов не выступил па Съезде. С этого вопроса и началась наша с ним беседа.
— Избиратели моей республики встречали дома депутатов не с песнями и цветами. Они были недовольны пассивностью своих посланников при той активности, в которой проходили эти ответственные форумы. И многие меня спрашивают: почему молчал, почему голос нашей многонациональной автономной республики не прозвучал. Ведь твои коллеги от Москвы до самых до окраин выступали. На Съезде шли «жаркие бои». Но что-то не «блеснули сабли горцев».
Недовольство справедливо. Однако я не выступал не потому, что слушал «мудрецов», которые мне говорили: «И это пройдет, лучше пиши стихи». И не потому, что считал молчание самым умным из всего того, что я слышал в этом шуме. И не потому, что внимал совету древних, которые советовали поэту быть на берегу, но не в море, особенно во время бури.
Напротив, я чувствовал ответственность момента и необходимость сказать свое слово. Но получилось так: вначале я не сумел систематизировать свои разбросанные мысли. А когда речь сложилась, я послал записку в президиум. Шел уже пятый день работы Съезда. Но у меня, как оказалось, не такие крепкие локти, чтобы пробиться к трибуне, и не такой громкий голос, чтобы перекричать других. В списках жаждущих выступить я оказался 550-м. Однако, когда случайно встретил Михаила Сергеевича Горбачева, то сказал ему о своем намерении выступить, и он эту мысль поддержал.
Но в тот день, 5 июня, когда я собирался быть на трибуне, был объявлен траур по случаю катастрофы на железной дороге под Уфой. А 6-го, не успев получить обещанного слова, я вылетел в Лондон. Конечно, я был удручен тем, что мое выступление не состоялось. А сейчас вот думаю, что это не очень большая потеря, ибо теперь впечатлений больше и, размышляя об увиденном и услышанном, не надо на часы смотреть.
— Так мы с вами подошли к следующему вопросу, который рождается из ваших слов. А что вы хотели сказать депутатам с той высокой трибуны, откуда голос говорящего слышен на всю страну и дальше?
— Я хотел бы начать с того, что земля наша все-таки не оскудела смелыми и умными людьми. Несмотря на все прожитое и пережитое, к нашему счастью, есть много не тронутых коррозией голов, не оккупированных, не обюрократившихся сердец, нештампованных мыслей и неподвластных голому расчету чувств. Они, именно они способствуют тому коренному прорыву и перелому в нашем обществе, которого жаждут миллионы и в котором пока что сомневаются многие. Некоторая категоричность суждений, предвзятость мнений, дуэли запросов, вопросов и требований друг к другу, очереди к трибуне, как за сахаром и мылом, на мой взгляд, как в зеркале отражают ту незавидную действительность, в которой находится наша страна, энергия и волнения избирателей передаются и нам, депутатам. Печально, что это не способствовало пока сокращению длинной очереди к правде. Как известно, всем звездам в небе не тесно, и одна не мешает другой давать людям свет. Но при этом существуют еще и чванливое хамство, и равнодушное хамство. Вот почему о взаимоотношениях наших людей, а порою даже и участников Съезда, увы, не скажешь: «И звезда с звездою говорит».
Некоторые берут под сомнение необходимость союза друзей и братьев, утверждая, что лучше быть отдельно, чем вместе, лучше разобщенность, чем общность. Я не хочу оспаривать доводы таких ораторов. Есть факты для подобных обобщений. Но лично я при всех трагических событиях нашей жизни, при всех негативных явлениях не представляю мой Дагестан, его народы и другие нации оторванными друг от друга, от судьбы всей державы, от культуры великой России, от песен стоязычных наших народов, от красок всех дорогих наших республик. Это единство не отрицает, а утверждает мою нацию, мой язык, обогащает духовно и нравственно и каждого в отдельности, и всех нас вместе. Изолированность в области культуры не только не способствует расцвету, наоборот, сушит ветви ее дерева, а на высохшем дереве птицы не поют. Думаю, это касается не только культуры.
Конечно, я понимаю, что лучше одиночество, чем дружба с кем попало. Но тот, кто соседей чернит, вредит своему делу. Тот вредит своей нации, кто с соседними нациями дружить не способен. Тот вредит своей стране, кто с другими странами не хочет искать общего языка. Мы это по себе знаем. Я не за слияние языков и наций. Я за то, чтобы все они друг с другом теплом и светом делились. У нас гораздо больше причин быть вместе, чем отдельно, особенно в этот ответственный момент болезненного «переходного возраста» нашей перестройки. Ее исход — судьба всех и каждого из нас. Мало радости от того, что распадаются семьи, и обществу, и им самим, а особенно детям. И если кто-то в это время пытается чернить какой бы то ни было народ, тот берет на себя большую ответственность не только перед тем народом, но и перед собственным. Я уже говорил в своем интервью газете «Правда», что на Западе стремятся, и это, по-моему, разумно, создать нечто вроде Соединенных Штатов Европы. А у нас кое-кому хочется разрушать мосты между советскими штатами и друг с другом через бурную реку перекликаться, а то и вообще не разговаривать. Или еще хуже — ругаться. Обидно и больно, ибо я думаю, что из разбитого кувшина, как бы его ни склеили, вода все равно протекает.
Но, как бы мы ни были раздражены, а многие ожесточены, как бы ни кипел «наш разум возмущенный», думаю, нам надо сообща поискать более надежные средства для склеивания разбитого кувшина, а может быть, подумать о более совершенном сосуде, откуда вода не выльется.
— Расул Гамзатович, слово «перестройка» уже пятый год в нашем лексиконе. Но, как говорят на Востоке, сколько ни повторяй: халва, халва — во рту слаще не будет. Не слишком ли много разговоров вместо дел?
— Для многих перестройка стала профессией, а не делом жизни. Очередной строчкой в характеристике для повышения по службе. Соревнование амбиций не поможет торжеству мудрости. Крик, шум, лозунги и воззвания никогда не были лучшей формой разрешения сложных проблем, даже если их пытаются приодеть в одежды гласности и демократии. Порой думаю: неужели это правда, что некоторые о нас говорят?
Неужели действительно мы умеем только бороться, а не жить? Если не с кем бороться, мы не столько борцы, сколько скандалисты. "Кто друзей себе не ищет, тот враждует сам с собой", — говорил Шота Руставели. Наша гласность тогда приведет к согласию, когда друзей будем искать.
Как говорил один мой друг студенческих лет, нам читали умные лекции не верящие в нас учителя. А мы-то верили, многие из нас были словно ослеплены и при любой погоде рвались только вперед. А когда пришло к нам прозрение, то оказалось, что стоим над пропастью, которая покрыта мглой. Что делать? Вернуться обратно, но куда? Прыгать через пропасть — возможно ли? Рискованно. А одолеть ее в два прыжка, как некоторые предлагают, — верная смерть.
Вот мы на Съезде все время и спрашивали: «Кто виноват?", «Что делать?". И всегда оказывались виноватыми минувшие зимы и ушедшие правители. Мы же год от года богатели ошибками отцов, ушибами на пройденных дорогах, неполадками погоды, стихийными бедствиями и катастрофами, происшедшими, как потом выясняется, в основном по вине «стрелочников».
Так что же делать? Мы ведь наметили великую перестройку. О если бы множество ежедневных пристроек не мешало проводить ее в жизнь!
Мы постоянно заняты назначениями, выдвижениями или утверждениями. Одних освобождаем в связи с уходом на пенсию, других по состоянию здоровья, а здоровье общества в результате никак не становится лучше — оно болеет и в прямом, и в переносном смысле. Причем далеко не детскими болезнями — у него серьезный, опасный недуг, который нуждается в скорой помощи, хирургическом вмешательстве и других современных и народных средствах лечения. Хорошо, что мы хоть перестали скрывать эти болезни — их у нас больше, чем у стариков преклонных лет.
Но, вместо того чтобы лечить, мы все время кричим.
Наши догмы нетерпимы к самостоятельному, самобытному, независимому, свободному суждению других. В результате — падение нравов, разочарование, покаяние, возвращение к Богу и оплакивание царей.
В нашей системе созданы все условия, чтобы стать богатым, не работая, и оставаться бедным, не щадя себя в труде. Не из Сицилии же в самом деле к нам пришли мафия и коррупция. По этой части взяточники, воры, преступники, провокаторы и убийцы во всех эшелонах, во всех республиках своим «интернациональным опытом» сами могли бы успешно поделиться с «коллегами» из Палермо и Чикаго. Это ведь явления не столько узбекские, казахские, краснодарские, а всесоюзные. Что-то слишком много черных ворон нарядились в белые лебединые перья.
Я не знаю, что случилось.
А как ответить на вопросы многих малых народов севера и юга: где песни нашего языка? Где сам язык? Где наша история и традиции?
А разве не спрашивает нас великая и многострадальная Россия: кто, почему и за что оклеветал меня и продолжает это делать? Разве мой народ не страдал вместе со всеми, а может быть, и больше, не поделился со всеми братьями всем, что имел? У стоязычного советского народа наболели вопросы неукротимой совести: почему мы так жили, почему так живем, как дальше жить?
Но все же уже есть главный результат — мы вместе! Учимся слышать и понимать друг друга. И все согласны, что нам нужна диктатура совести, а не диктатура корысти. Знаем, что искать, но пока не знаем, как найти. На этот вопрос вразумительного ответа народу мы еще не дали. Больше говорим, кто виноват и что виновато, но говорить недостаточно, а, как и чем дело поправить, мало кто знает.
Верность и правильность дороги мы под сомнение не брали. Как бы тесно на ней ни было, мы называли ее самой широкой и вольной.
Но скажите, почему на этой вольной и широкой дороге столько столкновений, конфликтов, неуступчивости друг другу, не говоря уже о неуважении к старшим, о невнимании к женщинам, равнодушии к слабым и сиротам, неверности в дружбе, неприязни к гостям, извращении законов добрососедства?
В годы застоя застрелился один не очень известный поэт. Он оставил записку со словами «Надоело жить в окружении лжи и обмана». Сейчас мы вырвались из окружения лжи и обмана, бахвальства и самодовольства, но я тревожусь, не попадем ли мы в окружение озлобленности, отчужденности? Не ущемляем ли мы этим самым наше достоинство и свободу?
Не слишком ли много у нас вместо таинственных «подпольщиков» появилось торопливых «народных мстителей»? А торопливые речки к морю не дойдут. Как обидно и больно мне было, когда женщина из Средней Азии сказала выдающемуся академику о том, что она презирает его.
…В Дагестане говорят: «Если ты хочешь ослабить какое-нибудь государство, молись, чтобы там было больше начальников и чиновников!» (Не знаю, рассердился ли на нас Бог, но знаю, перед ним мы немало виноваты.) Однако не об этом речь. Дело в том, что каждый из нас — немного бюрократ. И потому борьба против бюрократии превращается в одну из разновидностей самой бюрократии. Очень сомневаюсь, что нынешние борцы против аппарата обойдутся без него.
Землю пашут немногие, а иждивенцев так много. Ученых немного, а количество кандидатов и докторов превысило все представления о здравом смысле. Каждый четвертый научный работник в мире — наш соотечественник, и это при ужасающем отставании нашей науки, техники, здравоохранения, сельского хозяйства. Мы даже перестали сравнивать свои «достижения» с 1913 годом, потому что, оказывается, тогда и скота было больше, и пшеницу мы не импортировали, а, наоборот, продавали за границу, и по части изобретений и открытий, получивших мировое признание, были не из последних.
Талант у нас стал не редкостью, а массовым явлением. Как спорт. Страдая гигантоманией, строим в небольших городах театры на тысячи мест, но театр — это же не стадион. Скоро, кажется, и стать членом Союза писателей будет так же легко, как членом какой-нибудь новорожденной организации неформалов.
Психология потребительства, несовершенство общества, отсутствие демократии, гласности, культуры создали питательную среду для приверженцев формализма, показухи, безответственной демагогии, шелухи пышных фраз, тайных решений, «совершенно секретных» указаний. Тут даже хорошие, свои люди стали чужими. Им претят своекорыстие и равнодушие. Им надоело выстаивать перед дверьми многочисленных канцелярий и доказывать очевидное.
Вот почему во многих местах, в том числе и в Дагестане, перестройка если и идет, то очень медленно, словно ленивый ишак по узкой тропинке. Те же лица, те же улыбки, те же методы, припудренные перестроечной фразеологией.
Надо что-то делать не откладывая. Воскресить уважение друг к другу, но в первую очередь все-таки обеспечить людей хлебом и жильем. Это поможет разрешить и другие вопросы.
Что еще меня огорчает, так это нетерпимость и высокомерие, которые наша великая страна нередко проявляет по отношению к братским странам, другим мнениям. Разве мы вправе указывать каждому, как ему жить в своем собственном доме? Нам не делали чести крутые меры в отношении маленькой Албании, ярлыки ревизионизма и даже предательства социалистических идеалов, которые мы навешивали на тех, кто выбрал собственный путь. Вместо того чтобы разобраться, мы не учимся, а учим других. Поэтому неудивительно, что теперь кое-кто на Западе учит нас, как нам жить в нашем доме. И то и другое недопустимо и пользы не приносит. Надо учиться друг у друга, подобно пчеле, собирающей мед из всех цветов, командовать же не пристало никому.
Я уверен, что обе системы в новых условиях перед лицом общей угрозы мировой катастрофы — не ядерной, так экологической — на новом этапе развития человечества надо совершенствовать, а не противопоставлять, уходить как можно дальше от конфронтации, искать компромиссы, или, как теперь говорят, стремиться к консенсусу. Взаимное доверие нам куда более необходимо, чем сверхбдительность друг к другу. Порой мне кажется, что от этой сверхбдительности наша страна больше потеряла, чем от притупления бдительности. Надо ли всех говорящих считать находкой для шпионов?